Френсис А. ШЕФФЕР

НЕСКОЛЬКО ТЕЗИСОВ ОБ ИСКУССТВЕ

Поэтому я хочу поразмышлять о христианском понимании искусства в целом. Каким образом мы, создатели и созерцатели прекрасного, должны понимать и оценивать его? Я нахожу по крайней мере одиннадцать четко выраженных тезисов, в соответствии с которыми христианин может изучать и оценивать произведения искусства. Эти тезисы отнюдь не охватывают все аспекты искусства; сфера эстетического слишком велика для этого. Однако они все же включают то основное, что христианину необходимо знать в этой области.

Некоторым этот принцип кажется слишком очевидным, чтобы о нем говорить, но для многих христиан он неприемлем. Однако, если отказаться от такой точки зрения, то мы упустим саму сущность искусства. Искусство — это не то, что мы просто анализируем или ценим за его содержание, оно дарит нам наслаждение. Библия говорит, что произведения искусства в скинии и Храме использовались для красоты.

С чего же творческому человеку следует начинать свою работу? Я думаю — с обозначения цели: создать произведение искусства. У скульптора и поэта будут различные задачи, но оба должны стремиться к совершенству.

Во-вторых, произведение искусства имеет ценность, потому что оно создано человеком, а человек создан по образу Божьему, и он может не только любить, думать и чувствовать, но и творить. Являясь образом Творца, мы призваны к творчеству. В сущности, творческий дар — это часть образа Божьего. Невозможно найти животное, которое создает произведения искусства. С другой стороны, никогда и нигде в мире вы не найдете людей, к какой бы культуре они ни принадлежали, которые не занимались бы искусством. Таким образом, творчество — одно из отличий человека от нечеловека. Все люди имеют какой-то талант. Способность творить присуща только человеку.

Однако здесь следует быть внимательными, чтобы не понять это превратно. Не всякое творчество — великое искусство. Равно как не все, что человек делает в интеллектуальной или нравственной сфере, — хорошо. То есть, творчество само по себе — вещь прекрасная, но это не означает, что хорошо и все то, что выходит из-под рук человека. Ибо хотя человек и был создан по образу Божьему, но он пал. Кроме того, люди не могут создавать в равной степени великие вещи, так как каждый имеет свои склонности и способности. Но творчество как таковое — хорошо само по себе.

Я убежден, что причина, по которой люди тратили миллионы на создание музеев, не только в том, чтобы иметь вокруг себя что-нибудь «эстетическое», но и в том, что хранящиеся в них сокровища являются выражением самой человеческой сущности. Когда я смотрю на серебро доколумбовой эпохи, на африканские маски или на китайскую бронзу, я вижу не просто произведения искусства, но и отражение природы и характера человека. Я вижу в них частичку себя, вижу проявление творческого дара, присущего человеку.

Мне кажется, что многие современные художники забыли о ценности искусства как такового. Современное искусство большей частью слишком интеллектуально, чтобы быть великим. Здесь можно вспомнить такого художника, как Джаспер Джонс. Нынешние художники, похоже, не видят разницы между человеком и нечеловеком; растерянность сегодняшних людей выражается и в том, что они уже не видят ценности произведения искусства как произведения искусства.

Я считаю, что есть три возможных точки зрения на сущность искусства. Первая — это сравнительно недавно возникшая теория искусства ради искусства. Ее суть в том, что искусство существует само по себе, и не стоит ни обсуждать, ни анализировать его, потому что оно не несет никакой информации. По-моему, такой взгляд слишком узок. Ни один великий художник не творил только ради искусства. Вспомните, например, эпоху Возрождения, идущую от Чимабуе (1240—1302) через Джотто (1267-1337) и Мазаччо (1401-1428) к Микеланджело (1475-1564) и Леонардо да Винчи (1452-1519). Все эти художники работали, исходя из одной или двух концепций, которые иногда переплетались между собой. Они в своем творчестве выражали либо свое понятие о христианстве (которое для нас, держащихся библейской точки зрения, часто кажется недостаточным), либо ренессансную форму гуманизма. Например, Флоренция, где создано так много великолепных произведений искусства, была центром неоплатонизма. Некоторые художники учились у Фичино (1433—1499), может быть, величайшего из неоплатоников, под чьим влиянием оказалась вся Европа.

Несомненно и то, что работы великих современных художников, таких, как Пикассо, тоже нельзя назвать искусством для искусства. У Пикассо была своя философия, которая и отражалась в его полотнах. Правда, сейчас многие не столь значительные художники пытаются работать только ради искусства, но великие мастера творили иначе.

Вторая трактовка, о которой я уже упоминал, напротив, рассматривает искусство всего лишь как воплощение некоей идеи, как средство распространения по свету определенной мысли или как рекламу самого художника, другого человека или чего-то еще. Эта точка зрения поддерживается как христианами, так и нехристианами, различие состоит в сущности воплощенной в искусстве идеи. Но такое понимание сводит искусство до уровня интеллектуального умозаключения, и теряется ценность произведения искусства как такового.

Третья позиция относительно природы искусства и, я полагаю, единственно верная, которая дает возможность создавать великие творения, предполагает, что художник в серии работ выражает свое мировоззрение. Поэтому творчество Микеланджело или Леонардо невозможно адекватно воспринимать без понимания хоть толики мировоззрения этих художников. Тем не менее изначально они просто писали свои картины, но после, в серии их работ отразились все их взгляды на жизнь. Я делаю акцент именно на серии работ художника, так как ни одна отдельно взятая картина не сможет передать все видение мира полностью. Но когда перед нами собрание работ художника, сборник стихотворений или несколько романов одного писателя, ясно вырисовывается как общий план, так и детали авторского понимания жизни.

То же самое можно сказать и о литературе. В хорошей прозе есть нечто, чего нет в плохой. Более того, поэзия имеет в себе что-то, что отсутствует даже в хорошей прозе. Можно сколько угодно дискутировать о том, что же это такое, но наличие этого «нечто» в искусстве очевидно. Даже в Библии поэзия отличается таким величием, которого нет в прозе. Итак, степень воздействия любого утверждения, неважно, верно оно или ложно, увеличивается, если оно выражено стихами или художественной прозой, а не сухой бесцветной формулировкой.

Творческий человек, конечно, способен обогатить свой язык, используя метафоры, гиперболы, различные синтаксические конструкции. Великие писатели обычно выходят далеко за рамки общепринятых, часто стертых значений слов и нормативной грамматики, и их произведения приобретают глубину и силу.

Прекрасный пример — Шекспир. Мы отлично воспринимаем его пьесы, потому что он в достаточной мере пользуется общепринятым синтаксисом и словами в их привычном значении. Фабула в пьесах Шекспира находится в тесной взаимосвязи со всеми стилистическими приемами, к которым он прибегает. Мы понимаем Шекспира не благодаря развернутым метафорам и ярким речевым оборотам, а благодаря гармоничному равновесию между ними и языком его пьес в целом, который соответствует общепринятым нормам.

Полностью абстрактное искусство теряет связь со зрителем, который остается совершенно непонятным художнику, между ними стена. Художник и зритель неимоверно далеки друг от друга, они разъединены гораздо больше, чем странные персонажи Джакометти.

Когда Джакометти изображает огромную отстраненность человека и создает чуждые нам персонажи, он, тем не менее, живет в Божьем мире, использует привычные символические формы, и не важно, насколько он их искажает. Он играет словами, но слова в его произведениях мне понятны. И, таким образом, между Джакометти и мной устанавливается крепкая связь, я в силах понять, что он хочет выразить, и это заставляет меня плакать.

Напротив, при восприятии чисто абстрактного искусства мы натыкаемся на преграду, за которую невозможно проникнуть. Так же, как проза и поэзия, не имеющие ничего общего с принятыми нормами синтаксиса и словоупотребления, такое искусство подобно карьеру, из которого зритель или слушатель извлекает лишь свой собственный эмоциональный отклик.

Мартин Хайдеггер в своей работе «Что такое философия?» приходит к выводу, что есть маленькие существа — люди, которые обладают даром слова, и поэтому можно надеяться, что бытие имеет некий смысл. В конце книги он горячо убеждает нас внимательно слушать поэтов. Хайдеггер призывает прислушиваться не к содержанию, ведь разные поэты могут высказывать абсолютно противоположные мысли, не это важно. Для Хайдеггера поэт стал высшим воплощением оптимизма и надежды.

Мы будем несправедливы к художнику, если объявим его работу бездарной только потому, что не разделяем его взглядов на жизнь. А между тем, если художник владеет высоким профессиональным мастерством, он заслуживает похвалы, даже если мы не приемлем его миропонимания. К труду надо относиться уважительно, потому-то техническое мастерство — важный критерий.

Здесь можно также упомянуть современных драматургов, чье будущее находится в руках критиков. Что касается драмы, живописи, музыки или кино, то в Нью-Йорке и Лондоне есть известные критики, которые могут либо потопить творческого человека, либо помочь ему всплыть на поверхность. И как соблазнительно подольститься к такому критику, не пытаясь выразить в искусстве свои собственные взгляды и стремления.

Теперь подумаем, как же по этим параметрам оценивать произведение искусства. Если мы, христиане, посмотрим на полотно художника и признаем в последнем великого живописца по его техническому мастерству и подлинности (если он на самом деле таков), то мы будем справедливы к нему. Однако при этом мы имеем полное право сказать, что его взгляд на мир неверен, если он расходится со Словом Божьим. Мы можем осудить его мировоззрение так же, как осудили бы взгляды любого другого — философа, рабочего, бизнесмена.

Давайте уточним это. В христианском образе мыслей нет места понятию богемной свободы, которое ввел Ж. Ж. Руссо и которое было столь популярно в современном ему обществе. Руссо искал некоей автономной свободы и способствовал появлению группы «суперменов». Эти люди безрассудно прожили свои жизни, не считаясь с нормами морали в обществе. И долгое время такая богемная жизнь считалась идеалом для художника, а в последние десятилетия — и не только для художника. Однако с христианской точки зрения подобная жизнь непозволительна. Божье Слово должно объединять великих и малых, ученого и рабочего, короля и артиста.

Возможно, некоторые художники и не подозревают о том, что в их творчестве проявляется их мировоззрение, однако это именно так. Миропонимание мастера проглядывается и в тех работах, которые создаются по принципу искусство ради искусства. И если автор считает жизнь бессмысленной, его произведения расскажут об этом. В любом случае, стремится художник к выражению своего мировоззрения или нет, оно присутствует в его работе и должно оцениваться в соответствии со Словом Божьим.

И последнее о третьем критерии. Мы должны осознавать: если что-либо неверное или аморальное утверждается через большое искусство, то это может оказаться более разрушительным, чем если бы пропагандировалось посредственным ремесленником. Многое из грубого самовыражения хиппи и андеграунда переполнено пагубным содержанием, но само их искусство настолько посредственно, что оно не имеет большого влияния. Но чем ярче художественное произведение, тем важнее строго оценивать отраженный в нем взгляд на мир согласно законам Христа и Библии.

Однако типичен как раз противоположный подход. Обычно большинство людей полагают, что чем выше искусство художника, тем менее критичны мы должны быть к его мировоззрению. Подобного заблуждения быть не должно.

В качестве примера пагубного воздействия большого искусства с антихристианским содержанием можно привести искусство Зена. Согласно Зену, мир — это ничто, человек — это ничто, все, что ни есть, — это ничто. Но его поэзия говорит об этом так увлекательно, так красиво! Представители андеграунда, употребляя нецензурные слова, частенько пишут о том же самом, и кто-то думает: «Ну, если бы это было сказано более красиво, возможно, в этом что-то и было бы». Затем появляется высокое искусство Зена, чарующе передает это мироощущение, пленяя вас, — и вы погибли.

Есть еще один момент в оценке произведения искусства. Художник или писатель — нехристианин — может работать в соответствии с христианским мировоззрением. Чтобы разобраться в этом, надо понять разницу между двумя значениями слова «христианин». Первое и основное: христианин — это человек, принявший Христа как своего Спасителя и перешедший таким образом от смерти к жизни, из царства тьмы в Божье Царство, родившись заново. И если какое-то число людей — истинные христиане, то они формируют некую духовную концепцию, которая начинает существовать отдельно от них, и иногда другие люди пишут картины и книги в рамках этой концепции, не являясь при этом христианами.

В сфере искусства можно выделить четыре типа людей. Во-первых, это возрожденный человек, который в своем творчестве целиком и полностью придерживается христианского мировоззрения. Второй тип — нехристианин, выражающий свой, не христианский взгляд на мир. Третий тип — тоже нехристианин, но творящий, тем не менее, в контексте христианского миропонимания, под воздействием которого он находится. Например, были ли Бенджамин Франклин или Томас Джефферсон христианами? Ответ, как бы высоко мы ни ценили их, будет отрицательным. Однако они породили нечто, что находилось в рамках христианского мировоззрения, которое они усвоили из «Lex Rex» Самьюэла Разер-форда. Б. Франклин и Т. Джефферсон высказали мысль, вытекающую из особенностей исключительно христианского миропонимания, — а именно, что каждый человек имеет определенные неотъемлемые права.

Четвертый тип — это возрожденный христианин, который, однако, не понимает, что такое целостное христианское мировоззрение. В таком случае в его творчестве находит отражение и антихристианский взгляд на мир. Другими словами, как нехристианин может быть непоследовательным и изображать Божий мир вне зависимости от своей личной философии, так и христианин способен вкладывать в свои работы нехристианское содержание. И это последнее обстоятельство печалит больше всего.

Пример тому в литературе нашего века — «Бесплодная земля» Т. С. Элиота. Опубликовав поэму в 1922 году, он стал героем среди современных поэтов, потому что первым решился поэтическую форму привести в соответствие со своим видением современного мира — разрушенного, разорванного, бессвязного. Чем была эта форма? Собранием разлетевшихся обрывков речи, образов и намеков, казалось бы, наудачу выбранных из разнообразной литературы, философских и религиозных сочинений, начиная с древности и до наших дней. Современники были в восторге, они получили поэтическую форму, воплощающую бессвязность — состояние мира на тот момент.

Однако искусство нельзя оценивать на основании только одного этого критерия. Мы должны помнить о всех четырех: техническое мастерство, подлинность отраженного в них мировоззрения и соответствие формы содержанию.

Несколько лет назад один принстонский богослов сказал, что не придает значения своим вероучительным высказываниям, мотивируя это тем, что он может об этом петь. То есть, поскольку он способен выразить их в музыкальной форме, то ему незачем беспокоиться о содержании. Однако это и плохая теология, и плохая эстетика. Лирическое стихотворение может иметь серьезное богословское содержание, эпическая поэма может быть исторически достоверной не менее, чем строгое прозаическое повествование. Поэма «Потерянный рай» Джона Мильтона, например, содержит множество утверждений, которые являются чистейшей теологией, хоть и переданной в художественной форме. Произведение искусства может достоверно передать любое содержание.

Такие перемены происходят не только в искусстве, но и в языке. Джеффри Чосер писал на английском, и я пишу на английском, но, несомненно, между нашими языками существует заметная разница, Разве я поступаю плохо, что говорю на современном английском, а не на языке Чосера? А вы смогли бы прочитать то, что я написал, будь мой язык таким, как у Чосера?

По сути дела, перемена — это признак, отличающий жизнь от смерти. На земле нет живого языка, который не подвергался бы постоянным изменениям. Языки же, которые не меняются, например, латынь, мертвы. Следовательно, если мы имеем живое искусство, то оно будет изменяться, и стили, существовавшие в прошлом, не обязательно должны служить эталоном для настоящего или будущего. Поэтому требование соблюдать прежние каноны в современной живописи или языке обречено на провал. Нелепо предполагать, что христианский художник станет «более христианским», если будет писать в стиле Рембрандта. Это все равно что сказать: если проповедник хочет добиться успеха своей проповеди, он должен читать ее на языке Чосера, и только тогда мы будем слушать его.

Не только время меняет художественный стиль и язык. Они различаются также в зависимости от географического положения страны и типа культуры.

Например, в древнееврейской поэзии много аллитераций, параллельных конструкций, различных риторических форм, но в ней нет рифм. Означает ли это, что перед нами не поэзия? Или, наоборот, что большая часть английской поэзии плоха, потому что строки в ней рифмуются? Должна ли вся поэзия равняться на древнееврейскую? Разумеется, нет. Искусство в каждой культуре должно найти свою собственную наиболее адекватную взаимосвязь между мировоззрением и стилем.

Например, в музее, где я никогда прежде не был, я могу войти в зал и, не глядя на указатели, сказать, что вот это японское искусство. Как я определяю это? По стилю. Должен ли стиль японских художников выражать «японскость»? Или всякому искусству следует быть похожим на древнееврейское? Нет, ни в коем случае!

А что же христианское искусство? Здесь надо подчеркнуть три вещи. Во-первых, христианское искусство сегодня должно быть искусством двадцатого века. Искусство меняется. Меняется язык. Проповедь сегодня должна читаться на языке двадцатого века, иначе возникнут трудности в понимании. И если христианское искусство несовременно, то его будет сложно донести до сердец. Именно поэтому христианину не нужно стремиться подражать Рембрандту или Браунингу.

Во-вторых, христианское искусство должно иметь свои особенности в разных странах. Если христианский художник — японец, то и искусство его должно быть японским, если он индиец, то индийским.

Не следует заблуждаться и наивно полагать, что стили не имеют никакой связи с содержанием и смыслом произведения искусства. Стиль — это система символов, это средство для выражения тех или иных идей и мировоззрений. Например, стили эпохи Возрождения полностью отличались от стилей средневековья. Не надо больших знаний по истории искусств, чтобы понять, что представление Филиппе Липпи о Деве Марии не совпадает с тем, что говорили ее изображения на картинах, написанных до Возрождения. В эпоху Ренессанса искусство отошло от иконографии и стало более реалистичным. В наши дни новые стили для выражения нового содержания создали такие люди, как Пикассо и Т. С. Элиот.

В области языка тоже можно провести параллель с вышесказанным. Мне говорили, что санскрит развивался как превосходное средство выражения индусской философии, но что он не подходит для передачи христианских идей. В самом деле, ученые, занимающиеся санскритом, считают, что на нем невозможно проповедовать христианство. Я в этом не знаток, но, возможно, они правы. Интересно, что и английский и немецкий языки сформировались в их современном виде на основе христианских идей. Немецкий возник из многочисленных диалектов, когда Лютер перевел Библию. В таком виде он и закрепился, и язык Лютера стал литературным немецким языком. В Англии ранние переводы Библии, с успехом использованные в «авторизованной версии короля Иакова», сделали то же самое с английским языком. Это означает, что христианство можно легко проповедовать до тех пор, пока общепринятые значения слов совпадают с христианскими.

В Японии же, например, очень трудно употреблять слово «вина» без длинного объяснения, потому что там это слово передает понятие обрядовой нечистоплотности. И поэтому японцам невероятно трудно понять, что же такое настоящая нравственная вина перед Господом. Когда мы используем это слово, то должны четко разъяснить его значение, чтобы быть уверенными, что слушатели понимают его так же, как и мы. В христианском контексте оно имеет совсем другой смысл, нежели в системе символов японского языка.

Та же проблема — в стилях и формах искусства. Рассмотрим, например, поэтический стиль Т. С. Элиота в «Бесплодной земле». Отрывочная, разорванная форма стиха соответствовала представлению автора о расколотой человеческой личности. Однако особенно интересно, что после того, как Т. С. Элиот стал христианином, он уже не использовал полностью ту же самую форму, но приспособил ее к своим новым идеям — христианским («Путешествие волхвов»). Писатель не отказался от нее совсем, не вернулся и назад к стилю Тенниссона, он видоизменил форму так, чтобы она соответствовала новому содержанию. Другими словами, Элиот-христианин писал несколько иначе, чем Элиот-«современный человек».

Итак, можно и нужно использовать стили двадцатого века, но нельзя допускать, чтобы они были проводниками породившего их мировоззрения. Христианство несет свое собственное вечно новое содержание, а не просто свод «религиозных» истин. Оно обращено ко всему человеку, к его разуму, эмоциям и эстетическому чувству. И те формы и стили в искусстве, которые не способны адекватно передать интеллектуальное содержание, не могут использоваться для выражения христианских идей. Я говорю не о том, что плох тот или иной стиль, а о том, что каждый из них имеет свои границы. Полностью разорванный язык в прозе или поэзии нельзя употреблять для передачи христианских идей по той простой причине, что он не в состоянии понести достаточной смысловой нагрузки, а проповедовать христианство без интеллектуального содержания невозможно. Библейское послание, благовестие, — это, прежде всего, глубочайшее содержание.

При выборе художником стиля важно учитывать и такую вещь, как обратная связь. Иногда содержание доходит до сердец, а иногда — нет. Не все ситуации одинаковы, и вы каждый раз должны держать в уме именно данную ситуацию и то, что вы пытаетесь сказать сейчас.

Та же проблема имеет место и в народной музыке. Джоан Баэз очень красиво поет: «Можно звать Его Иисусом, но я зову Его Спасителем». Однако большинство ее слушателей считают, что она называет Христа Спасителем не в том смысле, какой вкладывает в это слово христианин, что она с таким же успехом могла бы петь народные песни юга, запада или индусскую лирику. Поэтому когда мы говорим: моя цель — петь народные песни так, чтобы меня, христианина, понимали, мы должны суметь показать, что поем их, передавая определенное видение мира, а не просто для того, чтобы петь.

В заключение надо сказать, что чаще всего мы, конечно, прибегаем к формам искусства двадцатого века, но нужно быть осторожными, чтобы они не исказили мировоззрение, отличающее нас как христиан.

Но это и мажорное понимание нравственности. Христианство устанавливает критерии нравственности, исходя из того, что Бог существует и имеет характер, который является законом для Вселенной. Следовательно, у нас есть абсолютный эталон нравственности. Это означает, что отдельно от Бога нет никаких законов морали, которые связывали бы Бога и человека; Сам Бог, Его характер — это единственное обоснование нравственности. Таким образом, когда человек осознает свою ничтожность перед Богом и чувствует себя виновным, он может объяснить не только свое ощущение вины, но и реальность самой вины. Дело ведь не просто в том, что человек смертен, а Бог вечен, но в том, что он, виновный грешник, предстоит перед святым Богом. Эту неразрешимую для человека проблему Бог решает через жизнь, смерть и воскресение Христа. Человек пал и согрешил, но этот грех искуплен жертвой Христа. Мы спасены. Эта мысль рождает надежду и оптимизм. И этот оптимизм имеет незыблемое основание.

Заметьте, что в душе христианина и в его искусстве должно быть место и для минорной темы, потому что человек — грешное существо и у христиан есть свои слабые стороны. В их жизни тоже не только радости и победы. Но христианское искусство не зацикливается на этом, оно переходит к мажорной теме, потому что есть оптимистичный ответ. И это важный аспект христианского искусства. Но все же совершенно необходимо видеть и минорную сторону, существование уязвимых сторон христианской жизни. Если наше искусство только подчеркнуто мажорно, то это не вполне христианское искусство, скорее просто романтическое. И здесь я вынужден с грустью признать, что в течение многих лет литература наших воскресных школ была именно романтической и не имела почти ничего общего с истинно-христианским искусством. Старшее поколение христиан, возможно, с удивлением спросит, что же плохого в таком искусстве, и почему оно ведет их детей в неверном направлении. Ответ прост: оно романтически-идиллистично. Оно основано на представлении, что христианство имеет только лишь оптимистическую ноту.

С другой стороны, бывает так, что минорная тема у художника заслоняет мажорную, и он подчеркивает аномальность Вселенной и потерянность в ней человека, и это в равной степени не библейский подход. Конечно, могут быть исключения, когда христианский художник чувствует свое призвание в изображении именно отрицательного, но в целом мажорная тема для христианина должна быть доминантной по отношению к минорной.

Современное искусство, которое не связывает себя с христианством, делает акцент только на негативной стороне жизни. Когда я смотрю на картины в современных галереях, меня поражает пессимистический взгляд художника на человека. Встречаются, конечно, среди современных авторов и оптимисты. Но этот оптимизм не имеет под собой прочного основания и, подобно христианскому искусству, которое избегает минорной темы, близок к романтизму. Работа художника выглядит фальшивой на фоне современной жизни.

И еще хочется сказать, что художник-христианин никогда не должен забывать о законе любви, который не подвластен времени. Христианский поэт или живописец в своих книгах или картинах может обращаться и к минорной теме, и к мажорной. Но наш мир к концу двадцатого века так полон катастроф, что если христианские художники будут усиливать в большинстве своих работ минорную сторону, то они только увеличат ощущение несчастья и греховности нашего поколения. Как бизнесмен-христианин, не проявляющий сострадания в своей деятельности, живет не по библейским законам, так и художник-христианин, делающий акцент только на безумии мира вокруг него, живет не по закону любви.

То же самое относится и ко всем нам. Мы должны жить и по законам Ветхого Завета, и по Евангелию; мы не можем останавливаться только на исполнении Закона, любовь призывает нас обращаться и к Евангелию. И тогда, мне кажется, в собрании работ мастера-христианина мажорной теме будет отведено значительное место.

Следует помнить, что одна из книг Библии — Песнь Песней Соломона, — любовная песнь мужчины и женщины. Хвалебная песнь Давида народным героям Израиля тоже включена в Писание. Темы этих песен вовсе не религиозны. И такие творения Бога, как горы, деревья, птицы и пение птиц нельзя назвать религиозными. Задумайтесь над этим. Если Бог сотворил птиц, то они достойны и того, чтобы мы делали их изображения. Если Бог создал небо, нам стоит его рисовать. Если Бог создал океан, то, конечно же, и он достоин того, чтобы о нем писали стихи. Прекрасно, когда человек работает как художник на основе созданного Богом.

Эта идея вытекает из понимания того, что христианство ведет не только к спасению, но и к реализации в этом мире всего человека в целом. Христианство начинается с вести о существовании вечного Бога и о сотворении мира, а не со спасения. Мы всегда должны быть бесконечно благодарны за свое спасение, но содержание христианства шире этого. Человек создан по образу Бога, в этом его ценность, поэтому он — важный объект христианского искусства.

Человек, его мысли, эмоции, чувства, его тело и вся жизнь составляют главное содержание поэзии и прозы. Я говорю сейчас не о греховности людей, а об их человечности. В Божьем мире важен каждый человек, поэтому христианский художник должен обращаться к отдельной личности.

Современное искусство часто нивелирует личность, оно слишком абстрактно; иногда даже невозможно определить, кто же герой произведения — мужчина или женщина. Наше поколение почти не оставило места для раскрытия индивидуальности, рассматривая людей в массе. Но мы, христиане, должны иначе смотреть на вещи. Бог по Своему образу сотворил человека как личность. Он знает каждого из нас, поэтому всякий человек заслуживает того, чтобы быть героем наших живописных полотен или литературных произведений.

Христианское искусство — это отображение личности христианина во всей полноте. Христианину следует обращаться ко всем сторонам жизни в своем искусстве. Оно не должно быть лишь средством для выражения личного отношения к Евангелию.

Однако, если христианство может так много сказать через художника и его творчество, то почему же в наше время так мало произведений христианского искусства? Я думаю, что теперь ответ уже ясен: потому что мы забыли большую часть из того, что христианство говорит об искусстве.

Так, христиане не должны пугаться фантазии и воображения. Великое искусство не «фотографично» в узком смысле этого слова. И в художественных произведениях, созданных по повелению Бога, далеко не все было «фотографично». Например, голубые яблоки на подоле одежды священника, приходившего в святая святых, хотя в природе нет голубых яблок. Художникам-христианам нет нужды избегать фантазии и воображения, потому что они прекрасно осознают различие между вымыслом и реальностью «потустороннего» мира. То есть христианину есть на что опереться в своем понимании разницы между субъектом и объектом. Христианин — по-настоящему свободный человек, и он волен фантазировать. Это тоже наше достояние. Воображение христианина способно парить над звездами.

Кроме того, художнику-христианину необязательно обращаться только к религиозным темам. В конце концов, религиозные темы могут быть совершенно не христианскими. Антикультура андеграунда, где смешаны Христос и Кришна, — вот превосходный пример искусства религиозного, но абсолютно нехристианского. Таким образом, религиозная тема еще не гарантирует христианское содержание. С другой стороны, есть художники, которые никогда не изображали ни распятия Христа, ни Его погребения, но их работы могут быть великолепными образцами христианского искусства. Одни художники находят место для религиозных тем, но не стоит терзаться угрызениями совести и другим, у которых эта область затронута мало. Это и есть свобода творчества во Христе под водительством Святого Духа.

То же самое относится и к проповеди. Отдельно взятая проповедь не выразит всего, что необходимо сказать, и никто не в праве судить о богословской концепции пастора или о глубине его веры на основании лишь одной его проповеди. Человек, который стремится выговорить все за один раз, на самом деле — посредственный проповедник. Даже Библия — это собрание книг. Ее нельзя читать так, как будто в каждой отдельной книге или главе заключено абсолютно все; ее надо читать от начала и до конца. А если это верно по отношению к Слову Божьему, то тем более верно для художественного произведения, созданного человеком.

Итак, если вы художник и христианин, то не надо опускать руки только потому, что вам не удается сделать все сразу — ведь этого и не нужно. Если человек призван быть художником (в широком понимании этого слова), то он должен создавать обширную и содержательную серию работ в своей области искусства в течение всей своей жизни.

В заключение, я предлагаю подумать, как все эти тезисы об искусстве могут применяться в нашей христианской жизни. Возможно, стоит перечитать эти эссе и отнести их положения к вашей собственной жизни. Нет произведения искусства более важного, чем сама жизнь христианина, и каждый христианин призван быть художником и творцом своей жизни. Пусть у него нет таланта писателя, композитора или певца, но у каждого человека есть дар творчества. Этот дар надо развивать и использовать в повседневной жизни. И в этом смысле жизнь христианина должна быть произведением искусства. Она должна нести правду и красоту в этот потерянный и отчаявшийся мир.

Из книги «Искусство и Библия» (с сокращениями),
по разрешению изд. «Мирт» www.mirt.ru